|
Николай Васильевич
Гоголь |
|
Произведения |
Майская ночь или УтопленницаОдна только хата светилась еще в конце улицы. Это жилище головы. Голова уже давно окончил свой ужин и, без сомнения, давно бы уже заснул; но у него был в это время гость, винокур, присланный строить винокурню помещиком, имевшим небольшой участок земли между вольными козаками. Под самым покутом, на почетном месте, сидел гость -- низенький, толстенький человечек с маленькими, вечно смеющимися глазками, в которых, кажется, написано было то удовольствие, с каким курил он свою коротенькую люльку, поминутно сплевывая и придавливая пальцем вылезавший из нее превращенный в золу табак. Облака дыма быстро разрастались над ним, одевая его в сизый туман. Казалось, будто широкая труба с какой-нибудь винокурни, наскуча сидеть на своей крыше, задумала прогуляться и чинно уселась за столом в хате головы. Под носом торчали у него коротенькие и густые усы; но они так неясно мелькали сквозь табачную атмосферу, что казались мышью, которую винокур поймал и держал во рту своем, подрывая монополию амбарного кота. Голова, как хозяин, сидел в одной только рубашке и полотняных шароварах. Орлиный глаз его, как вечереющее солнце, начинал мало-помалу жмуриться и меркнуть. На конце стола курил люльку один из сельских десятских, составлявших команду головы, сидевший из почтения к хозяину в свитке. -- Скоро же вы думаете, -- сказал голова, оборотившись к винокуру и кладя крест на зевнувший рот свой, -- поставить вашу винокурню? -- Когда бог поможет, то сею осенью, может, и закурим. На покров, бьюсь об заклад, что пан голова будет писать ногами немецкие крендели по дороге. По произнесении сих слов глазки винокура пропали; вместо их протянулись лучи до самых ушей; все туловище стало колебаться от смеха, и веселые губы оставили на мгновение дымившуюся люльку. -- Дай бог, -- сказал голова, выразив на лице своем что-то подобное улыбке. -- Теперь еще, слава богу, винниц развелось немного. А вот в старое время, когда провожал я царицу по Переяславской дороге, еще покойный Безбородько... -- Ну, сват, вспомнил время! Тогда от Кременчуга до самых Домен не насчитывали и двух винниц. А теперь... Слышал ли ты, что повыдумали проклятые немцы? Скоро, говорят, будут курить не дровами, как все честные христиане, а каким-то чертовским паром. -- Говоря эти слова, винокур в размышлении глядел на стол и на расставленные на нем руки свои. -- Как это паром -- ей-богу, не знаю! -- Что за дурни, прости господи, эти немцы! -- сказал голова. -- Я бы батогом их, собачьих детей! Слышанное ли дело, чтобы паром можно было кипятить что! Поэтому ложку борщу нельзя поднести ко рту, не изжаривши губ, вместо молодого поросенка... -- И ты, сват, -- отозвалась сидевшая на лежанке, поджавши под себя ноги, свояченица, -- будешь все это время жить у нас без жены? -- А для чего она мне? Другое дело, если бы что доброе было. -- Будто не хороша? -- спросил голова, устремив на него глаз свой. -- Куды тебе хороша! Стара як бис. Харя вся в морщинах, будто выпорожненный кошелек. -- И низенькое строение винокура расшаталось снова от громкого смеха. В это время что-то стало шарить за дверью; дверь растворилась, и мужик, не снимая шапки, ступил за порог и стал, как будто в раздумье, посреди хаты, разинувши рот и оглядывая потолок. Это был знакомец наш, Каленик. -- Вот я и домой пришел! -- говорил он, садясь на лавку у дверей и не обращая никакого внимания на присутствующих. -- Вишь, как растянул вражий сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На печь к тебе не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня... Пусть, уже я сам достану. Каленик приподнялся немного, но неодолимая сила приковала его к скамейке. -- За это люблю, -- сказал голова, -- пришел в чужую хату и распоряжается, как дома! Выпроводить его подобру-поздорову!.. -- Оставь, сват, отдохнуть! -- сказал винокур, удерживая его за руку. -- Это полезный человек; побольше такого народу -- и винница наша славно бы пошла... Однако ж не добродушие вынудило эти слова. Винокур верил всем приметам, и тотчас прогнать человека, уже севшего на лавку, значило у него накликать беду. -- Что-то как старость придет!.. -- ворчал Каленик, ложась на лавку. -- Добро бы, еще сказать, пьян; так нет же, не пьян. Ейбогу, не пьян! Что мне лгать! Я готов объявить это хоть самому голове. Что мне голова? Чтоб он издохнул, собачий сын! Я плюю на него! Чтоб его, одноглазого черта, возом переехало! Что он обливает людей на морозе... -- Эге! влезла свинья в хату, да и лапы сует на стол, -- сказал голова, гневно подымаясь с своего места; но в это время увесистый камень, разбивши окно вдребезги, полетел ему под ноги. Голова остановился. -- Если бы я знал, -- говорил он, подымая камень, -- какой это висельник швырнул, я бы выучил его, как кидаться! Экие проказы! -- продолжал он, рассматривая его на руке пылающим взглядом. -- Чтобы он подавился этим камнем... -- Стой, стой! Боже тебя сохрани, сват! -- подхватил, побледневши, винокур. -- Боже сохрани тебя, и на том и на этом свете, поблагословить кого-нибудь такою побранкою! -- Вот нашелся заступник! Пусть он пропадет!.. -- И не думай, сват! Ты не знаешь, верно, что случилось с покойною тещею моей? -- С тещей? -- Да, с тещей. Вечером, немного, может, раньше теперешнего, уселись вечерять: покойная теща, покойный тесть, да наймыт, да наймычка, да детей штук с пятеро. Теща отсыпала немного галушек из большого казана в миску, чтобы не так были горячи. После работ все проголодались и не хотели ждать, пока простынут. Вздевши на длинные деревянные спички галушки, начали есть. Вдруг откуда ни возьмись человек, -- какого он роду, бог его знает, -- просит и его допустить к трапезе. Как не накормить голодного человека! Дали и ему спичку. Только гость упрятывает галушки, как корова сено. Покамест те съели по одной и опустили спички за другими, дно было гладко, как панский помост. Теща насыпала еще; думает, гость наелся и будет убирать меньше. Ничего не бывало. Еще лучше стал уплетать! и другую выпорожнил! "А чтоб ты подавился этими галушками!" -- подумала голодная теща; как вдруг тот поперхнулся и упал. Кинулись к нему -- и дух вон. Удавился. -- Так ему, обжоре проклятому, и нужно! -- сказал голова. -- Так бы, да не так вышло: с того времени покою не было теще. Чуть только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и галушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только станет примеркать -- погляди на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу. -- И галушка в зубах? -- И галушка в зубах. -- Чудно, сват! Я слыхал что-то похожее еще за покойницу царицу... Тут голова остановился. Под окном послышался шум и топанье танцующих. Сперва тихо звукнули струны бандуры, к ним присоединился голос. Струны загремели сильнее; несколько голосов стали подтягивать, и песня зашумела вихрем: Хлопцы, слыхали ли вы? Наши ль головы не крепки! У кривого головы В голове расселись крепки. Набей, бондарь, голову Ты стальными обручами! Вспрысни, бондарь, голову Батогами, батогами! Голова наш сед и крив Стар, как бес, а что за дурень! Прихотлив и похотлив: жмется к девкам... Дурень, дурень! И тебе лезть к парубкам! Тебя б нужно в домовину! По усам до по шеям! За чуприну! за чуприну! |
Иллюстрации 
|
| © 2009 Николай Васильевич Гоголь
Биография и творчество. |
|