-- Очень рада, государыня моя, что имею честь лично
доложить вам мое почтение. А вместе с решпектом позвольте
поблагодарить за хлебосольство ваше к племяннику моему Ивану
Федоровичу, который много им хвалится. Прекрасная у   вас
гречиха, сударыня! я видела ее, подъезжая к селу. А позвольте
узнать, сколько коп вы получаете с десятины?
     После сего последовало всеобщее лобызание. Когда   же
уселись в гостиной, то старушка хозяйка начала:
     -- Насчет гречихи я не могу вам сказать: это часть
Григория Григорьевича. Я уже давно не занимаюсь этим; да и не
могу: уже стара! В старину у нас, бывало, я помню, гречиха была
по пояс, теперь бог знает что. Хотя, впрочем, и говорят, что
теперь все лучше. -- Тут старушка вздохнула;и какому-нибудь
наблюдателю послышался бы в этом вздохе вздох старинного
осьмнадцатого столетия.
     -- Я слушала, моя государыня, что у вас собственные ваши
девки отличные умеют выделывать ковры, -- сказала Василиса
Кашпоровна и этим задела старушку за самую чувствительную
струну. При этих словах она как будто оживилась, и речи у ней
полилися о том, как должно красить пряжу, как приготовлять для
этого нитку. С ковров быстро съехал разговор на соление огурцов
и сушение груш. Словом, не прошло часу, как обе дамы так
разговорились между собою, будто век были знакомы. Василиса
Кашпоровна многое уже начала говорить с нею таким тихим
голосом, что Иван Федорович ничего не мог расслушать.
     -- Да не угодно ли посмотреть? -- сказала, вставая,
старушка хозяйка.
     За нею встали барышни и Василиса Кашпоровна, и все
потянулись в девичью. Тетушка, однако ж, дала знак Ивану
Федоровичу остаться и сказала что-то тихо старушке.
     -- Машенька! -- сказала старушка, обращаясь к белокурой
барышне, -- останься с гостем да поговори с ним, чтобы гостю не
было скучно!
     Белокурая барышня осталась и села на диван. Иван Федорович
сидел на своем стуле как на иголках, краснел и потуплял глаза;
но барышня, казалось, вовсе этого не замечала и равнодушно
сидела на диване, рассматривая прилежно окна и стены или следуя
глазами за кошкою, трусливо пробегавшею под стульями.
     Иван Федорович немного ободрился и хотел было начать
разговор; но казалось, что все слова свои растерял он на
дороге. Ни одна мысль не приходила на ум.
     Молчание продолжалось около четверти часа. Барышня все так
же сидела.
     Наконец Иван Федорович собрался духом.
     -- Летом очень много мух, сударыня! -- произнес он
полудрожащим голосом.
     -- Чрезвычайно много! -- отвечала барышня. -- Братец
нарочно сделал хлопушку из старого маменькиного башмака; но все
еще очень много.
     Тут разговор опять прекратился. И Иван Федорович никаким
образом уже не находил речи.
     Наконец   хозяйка   с   тетушкою   и   чернявою   барышнею
возвратились. Поговоривши еще немного, Василиса Кашпоровна
распростилась   с   старушкою и барышнями, несмотря на все
приглашения остаться ночевать. Старушка и барышни вышли на
крыльцо проводить гостей и долго еще кланялись выглядывавшим из
брички тетушке и племяннику.
     -- Ну, Иван Федорович! о чем же вы говорили вдвоем с
барышней? -- спросила дорогою тетушка.
     --   Весьма   скромная   и   благонравная   девица   Марья
Григорьевна! -- сказал Иван Федорович.
     -- Слушай, Иван Федорович! я хочу поговорить с тобою
сурьезно. Ведь тебе, слава богу, тридцать осьмой год. Чин ты
уже имеешь хороший. Пора подумать и об детях! Тебе непременно
нужна жена...
     -- Как, тетушка! -- вскричал, испугавшись, Иван Федорович.
-- Как жена! Нет-с, тетушка, сделайте милость... Вы совершенно
в стыд меня приводите... я еще никогда не был женат... Я
совершенно не знаю, что с нею делать!
     -- Узнаешь, Иван Федорович, узнаешь, --   промолвила,
улыбаясь, тетушка и подумала про себя:-- "Куды ж! ще зовсим
молода дытына, ничего не знает!" -- Да, Иван Федорович! --
продолжала она вслух, -- лучшей жены нельзя сыскать тебе, как
Марья Григорьевна. Тебе же она притом очень понравилась. Мы уже
насчет этого много переговорили с старухою: она очень рада
видеть тебя своим зятем; еще неизвестно, правда, что скажет
этот греходей Григорьевич. Но мы не посмотрим на него, и пусть
только он вздумает не отдать приданого, мы его судом...
     В это время бричка подъехала к двору, и древние клячи
ожили, чуя близкое стойло.
     -- Слушай, Омелько! коням дай прежде отдохнуть хорошенько,
а не веди тотчас, распрягши, к водопою! они лошади горячие. Ну,
Иван Федорович, -- продолжала, вылезая, тетушка, -- я советую
тебе хорошенько подумать об этом. Мне еще нужно забежать в
кухню, я позабыла Солохе заказать ужин, а она негодная, я
думаю, сама и не подумала об этом.
     Но Иван Федорович стоял, как будто громом оглушенный.
Правда, Марья   Григорьевна   очень   недурная   барышня;   но
жениться!.. это казалось ему так странно, так чудно, что он
никак не мог подумать без страха. Жить с женою!.. непонятно! Он
не один будет в своей комнате, но их должно быть везде двое!..
Пот проступал у него на лице, по мере того чем более углублялся
он в размышление.
     Ранее обыкновенного лег он в постель, но, несмотря на все
старания, никак не мог заснуть. Наконец желанный сон, этот
всеобщий успокоитель, посетил его; но какой сон! еще несвязнее
сновидений он никогда на видывал. То снилось ему, что вокруг
него все шумит, вертится, а он бежит, бежит, не чувствует под
собою ног... вот уже выбивается из сил... Вдруг кто-то хватает
его за ухо. "Ай! кто это?" -- "Это я, твоя жена!" -- с шумом
говорил ему какой-то голос. И он вдруг пробуждался.   То
представлялось ему, что он уже женат, что все в домике их так
чудно, так странно: в его комнате стоил вместо одинокой --
двойная кровать. На стуле сидит жена. Ему странно; он не знает,
как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее
гусиное лицо. Нечаянно поворачивается он в сторону и видит
другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую
сторону -- стоит третья жена. Назад -- еще одна жена. Тут его
берет тоска. Он бросился бежать в сад; но в саду жарко. Он снял
шляпу, видит: и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на
лице. Полез в карман за платком -- и в кармане жена; вынул из
уха хлопчатую бумагу -- и там сидит жена... То вдруг он прыгал
на одной ноге, а тетушка, глядя на него, говорила с важным
видом: "Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый
человек". Он к ней -- но тетушка уже не тетушка, а колокольня.
И чувствует, что его кто-то тащит веревкою на колокольню. "Кто
это тащит меня?" -- жалобно проговорил Иван Федорович. "Это я,
жена твоя, тащу тебя, потому что ты колокол". -- "Нет, я не
колокол, я Иван Федорович!" -- кричал он. "Да, ты колокол", --
говорил, проходя мимо, полковник П*** пехотного полка. То вдруг
снилось ему, что жена вовсе не человек, а какаято шерстяная
материя; что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. "Какой
прикажете материи? -- говорит купец. -- Вы возьмите жены, это
самая модная материя! очень добротная! из нее все теперь шьют
себе сюртуки". Купец меряет и режет жену. Иван Федорович берет
под мышку, идет к жиду, портному. "Нет, -- говорит жид, -- это
дурная материя! Из нее никто не шьет себе сюртука..."
     В страхе и беспамятстве просыпался   Иван   Федорович.
Холодный пот лился с него градом.
     Как только встал он поутру, тотчас обратился к гадательной
книге, в конце которой один добродетельный книгопродавец, по
своей редкой доброте и бескорыстию, поместил   сокращенный
снотолкователь. Но там совершенно не было ничего, даже хотя
немного похожего на такой бессвязный сон.
     Между тем в голове тетушки созрел совершенно   новый
замысел, о котором узнаете в следующей главе.

| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |

Иллюстрации

Главная Биография Портреты О творчестве Произведения Иллюстрации Полезные ресурсы

IT-DON - создание сайта, продвижение сайта