Страшный кабан

"Чорт побери всех на свете учителей!" -- думал про себя Онисько, глядя на зардевшееся

личико Катерины, на котором попрежнему показавшаяся улыбка долго спорила с неприятным

чувством и наконец рассеяла его.

-- Убей меня гром на этом самом месте!-- вскричал он наконец, не могши преодолеть

внутреннего волнения и обхватывая одной рукою кругленький стан ее,-- если я не так же рад

тому, что ты не любишь Ивана Осиповича, как старый Бровко, когда я вынесу ему помои.

-- Нашел, чему радоваться! поэтому ты станешь еще более скалить зубы, когда услышишь,

что почти все девушки нашего села говорят то же.

-- Нет, Катерина, этого не говори. Девушки-то любят его. Намедни шли мы с ним через

село, так то и дело, что выглядывают из-за плетня, словно лягушки из болота. Глянь направо

-- так и пропала, а с левой стороны выглядывает другая. Только дьявол побери их вместе с

учителем! Я бы отдал штоф лучшей третьепробной водки, чтоб узнать от тебя, Катерина, любишь

ли ты меня хоть на копейку?

-- Не знаю, люблю ли я тебя; знаю только, что ни за что бы на свете не вышла за пьяницу.

Кому любо жить с ним? Несчастная доля семье той, где выберется такой человек; в хату и не

заглядывай: нищенство да голь; голодные дети плачут... Нет, нет, нет! Пусть бог милует!

Дрожь обдает меня при одной мысли об этом...

Тут прекрасная Катерина пристально взглянула на него. Как осужденный, с поникнутою

головою погрузился кухмистр в свое протекшее. Тяжелые думы, порождения тайного угрызения

сердечного, вырезывались на лице его и показывали ясно, что на душе у него не слишком было

радостно. Пронзительный взор Катерины, казалось, прожигал его внутренность и подымал наружу

все разгульные поступки, проходившие перед ним длинною, почти бесконечною цепью.

"В самом деле, на что я похож? кому угодно житье мое? только что досаждаю пании. Что я

сделал до сих пор такого, за что бы сказал мне спасибо добрый человек? Всё гулял, да гулял!

Да гулял ли когда-нибудь так, чтобы и на душе и на сердце было весело? Напьешься, как

собака, да и протрезвишься тоже, как собака, если не протрезвят тебя еще хуже. Нет! прах

возьми... собачья моя жизнь!"

Прелестная Катерина, казалось, угадывала его философские рассуждения с самим собою, и

потому, положив на плечо ему смугленькую руку свою, прошептала вполголоса:

-- Не правда ли, Онисько, ты не станешь более пить?

-- Не стану, мое серденько! Не стану: пусть ему всякая всячина. Всё для тебя готов

сделать.

Девушка посмотрела на него умильно, и восхищенный кухмистр бросился обнимать ее, осыпая

градом поцелуев, какими давно не оглашался мирный и спокойный огород Харька.