|
Иван Федорович Шпонька и его тетушка
В обеденную пору Иван Федорович въехал в село Хортыще и
немного оробел, когда стал приближаться к господскому дому. Дом
этот был длинный и не под очеретяною, как у многих окружных
помещиков, но под деревянною крышею. Два амбара в дворе тоже
под деревянною крышею; ворота дубовые. Иван Федорович похож был
на того франта, который, заехав на бал, видит всех, куда ни
оглянется, одетых щеголеватее его. Из почтения он остановил
свой возок возле амбара и подошел пешком к крыльцу.
-- А! Иван Федорович! -- закричал толстый Григорий
Григорьевич, ходивший по двору в сюртуке, но без галстука,
жилета и подтяжек. Однако ж и этот наряд, казалось, обременял
его тучную ширину, потому что пот катился с него градом. -- Что
же вы говорили, что сейчас, как только увидитесь с тетушкой,
приедете, да и не приехали? -- После сих слов губы Ивана
Федоровича встретили те же самые знакомые подушки.
-- Большею частию занятия по хозяйству... Я-с приехал к
вам на минутку, собственно по делу...
-- На минутку? Вот этого-то не будет. Эй, хлопче! --
закричал толстый хозяин, и тот же самый мальчик в козацкой
свитке выбежал из кухни. -- Скажи Касьяну, чтобы ворота сейчас
запер, слышишь, запер крепче! А коней вот этого пана распряг бы
сию минуту! Прошу в комнату; здесь такая жара, что у меня вся
рубашка мокра.
Иван Федорович, вошедши в комнату, решился не терять
напрасно времени и, несмотря на свою робость, наступать
решительно.
-- Тетушка имела честь... сказывала мне, что дарственная
запись покойного Степана Кузьмича...
Трудно изобразить, какую неприятную мину сделало при этих
словах обширное лицо Григория Григорьевича.
-- Ей-богу, ничего не слышу! -- отвечал он. -- Надобно вам
сказать, что у меня в левом ухе сидел таракан. В русских избах
проклятые кацапы везде поразводили тараканов. Невозможно
описать никаким пером, что за мучение было. Так вот и щекочет,
так и щекочет. Мне помогла уже одна старуха самым простым
средством...
-- Я хотел сказать... -- осмелился прервать Иван
Федорович, видя, что Григорий Григорьевич с умыслом хочет
поворотить речь на другое, -- что в завещании покойного Степана
Кузьмича упоминается, так сказать, о дарственной записи... по
ней следует-с мне...
-- Я знаю, это вам тетушка успела наговорить. Это ложь,
ейбогу, ложь! Никакой дарственной записи дядюшка не делал.
Хотя, правда, в завещании и упоминается о какой-то записи; но
где же она? никто не представил ее. Я вам это говорю потому,
что искренно желаю вам добра. Ей-богу, это ложь!
Иван Федорович замолчал, рассуждая, что, может быть, и в
самом деле тетушке так только показалось.
-- А вот идет сюда матушка с сестрами! -- сказал Григорий
Григорьевич, -- следовательно, обед готов. Пойдемте! -- При сем
он потащил Ивана Федоровича за руку в комнату, в которой стояла
на столе водка и закуски.
В то самое время вошла старушка, низенькая, совершенный
кофейник в чепчике, с двумя барышнями -- белокурой и
черноволосой. Иван Федорович, как воспитанный кавалер, подошел
сначала к старушкиной ручке, а после к ручкам обеих барышень.
-- Это, матушка, наш сосед, Иван Федорович Шпонька! --
сказал Григорий Григорьевич.
Старушка смотрела пристально на Ивана Федоровича, или,
может быть, только казалась смотревшею. Впрочем, это была
совершенная доброта. Казалось, она так и хотела спросить Ивана
Федоровича: сколько вы на зиму насоливаете огурцов?
-- Вы водку пили? -- спросила старушка.
-- Вы, матушка, верно, не выспались, -- сказал Григорий
Григорьевич, -- кто ж спрашивает гостя, пил ли он? Вы потчуйте
только; а пили ли мы или нет, это наше дело. Иван Федорович!
прошу, золототысячниковой или трохимовской сивушки, какой вы
лучше любите? Иван Иванович, а ты что стоишь? -- произнес
Григорий Григорьевич, оборотившись назад, и Иван Федорович
увидел подходившего к водке Ивана Ивановича, в долгополом
сюртуке с огромным стоячим воротником, закрывавшим весь его
затылок, так что голова его сидела в воротнике, как будто в
бричке.
Иван Иванович подошел к водке, потер руки, рассмотрел
хорошенько рюмку, налил, поднес к свету, вылил разом из рюмки
всю водку в рот, но, не проглатывая, пополоскал ею хорошенько
во рту, после чего уже проглотил; и, закусивши хлебом с
солеными опенками, оборотился к Ивану Федоровичу.
-- Не с Иваном ли Федоровичем, господином Шпонькою, имею
честь говорить?
-- Так точно-с, -- отвечал Иван Федорович.
-- Очень много изволили перемениться с того времени, как я
вас знаю. Как же, -- продолжал Иван Иванович, -- я еще помню
вас вот какими! -- При этом поднял он ладонь на аршин от пола.
-- Покойный батюшка ваш, дай боже ему царствие небесное, редкий
был человек. Арбузы и дыни всегда бывали у него такие, какие
теперь нигде не найдете. Вот хоть бы и тут, -- продолжал он,
отводя его в сторону, -- подадут вам за столом дыни. Что это за
дыни? -- смотреть не хочется! Верите ли, милостивый государь,
что у него были арбузы, -- произнес он с таинственным видом,
расставляя руки, как будто бы хотел обхватить толстое дерево,
-- ей-богу, вот какие!
-- Пойдемте за стол! -- сказал Григорий Григорьевич,
взявши Ивана Федоровича за руку.
Все вышли в столовую. Григорий Григорьевич сел на
обыкновенном своем месте, в конце стола, завесившись огромною
салфеткою и походя в этом виде на тех героев, которых рисуют
цирюльники на своих вывесках. Иван Федорович, краснея, сел на
указанное ему место против двух барышень; а Иван Иванович не
преминул поместиться возле него, радуясь душевно, что будет
кому сообщать свои познания.
-- Вы напрасно взяли куприк, Иван Федорович! Это индейка!
-- сказала старушка, обратившись к Ивану Федоровичу, которому в
это время поднес блюдо деревенский официант в сером фраке с
черною заплатою. -- Возьмите спинку!
-- Матушка! ведь вас никто не просит мешаться! -- произнес
Григорий Григорьевич. -- Будьте уверены, что гость сам знает,
что ему взять! Иван Федорович, возьмите крылышко, вон другое, с
пупком! Да что ж вы так мало взяли? Возьмите стегнушко! Ты что
разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени!
Говори сейчас: "Иван Федорович, возьмите стегнушко!"
-- Иван Федорович, возьмите стегнушко! -- проревел, став
на коленку официант с блюдом.
-- Гм, что это за индейка! -- сказал вполголоса Иван
Иванович с видом пренебрежения, оборотившись к своему соседу.
-- Такие ли должны быть индейки! Если бы вы увидели у меня
индеек! Я вас уверяю, что жиру в одной больше, чем в десятке
таких, как эти. Верите ли, государь мой, что даже противно
смотреть, когда ходят они у меня по двору, так жирны!..
-- Иван Иванович, ты лжешь! -- произнес Григорий
Григорьевич, вслушавшись в его речь.
-- Я вам скажу, -- продолжал все так же своему соседу Иван
Иванович, показывая вид, будто бы он не слышал слов Григория
Григорьевича, -- что прошлый год, когда я отправлял их в Гадяч,
давали по пятидесяти копеек за штуку. И то еще не хотел брать.
-- Иван Иванович, я тебе говорю, что ты лжешь! -- произнес
Григорий Григорьевич, для лучшей ясности -- по складам и громче
прежнего.
Но Иван Иванович, показывая вид, будто это совершенно
относилось не к нему, продолжал так же, но только гораздо тише.
-- Именно, государь мой, не хотел брать. В Гадяче ни у
одного помещика...
-- Иван Иванович! ведь ты глуп, и больше ничего, -- громко
сказал Григорий Григорьевич. -- Ведь Иван Федорович знает все
это лучше тебя и, верно, не поверит тебе.
Тут Иван Иванович совершенно обиделся, замолчал и принялся
убирать индейку, несмотря на то что она не так была жирна, как
те, на которые противно смотреть.
Стук ножей, ложек и тарелок заменил на время разговор; но
громче всего слышалось высмактывание Григорием Григорьевичем
мозгу из бараньей кости.
-- Читали ли вы, -- спросил Иван Иванович после некоторого
молчания, высовывая голову из своей брички к Ивану Федоровичу,
-- книгу "Путешествие Коробейникова ко святым местам"? Истинное
услаждение души и сердца! Теперь таких книг не печатают. Очень
сожалетельно, что не посмотрел, которого году.
Иван Федорович, услышавши, что дело идет о книге, прилежно
начал набирать себе соусу.
-- Истинно удивительно, государь мой, как подумаешь, что
простой мещанин прошел все места эти. Более трех тысяч верст,
государь мой! Более трех тысяч верст. Подлинно, его сам господь
сподобил побывать в Палестине и Иерусалиме.
-- Так вы говорите, что он, -- связал Иван Федорович,
который много наслышался о Иерусалиме еще от своего денщика, --
был и в Иерусалиме?..
-- О чем вы говорите, Иван Федорович? -- произнес с конца
стола Григорий Григорьевич.
-- Я, то есть, имел случай заметить, что какие есть на
свете далекие страны! -- сказал Иван Федорович, будучи сердечно
доволен тем, что выговорил столь длинную и трудную фразу.
-- Не верьте ему, Иван Федорович! -- сказал Григорий
Григорьевич, не вслушавшись хорошенько, -- все врет!
Между тем обед кончился. Григорий Григорьевич отправился в
свою комнату, но обыкновению, немножко всхрапнуть; а гости
пошли вслед за старушкою хозяйкою и барышнями в гостиную, где
тот самый стол, на котором оставили они, выходя обедать, водку,
как бы превращением какие, покрылся блюдечками с вареньем
разных сортов и блюдами с арбузами, вишнями и дынями.
Отсутствие Григория Григорьевича заметно было во всем.
Хозяйка сделалась словоохотнее и открывала сама, без просьбы,
множество секретов насчет делания пастилы и сушения груш. Даже
барышни стали говорить; но белокурая, которая казалась моложе
шестью годами своей сестры и которой по виду было около
двадцати пяти лет, была молчаливее.
Но более всех говорил и действовал Иван Иванович. Будучи
уверен, что его теперь никто не собьет и не смешает, он говорил
и об огурцах, и о посеве картофеля, и о том, какие в старину
были разумные люди -- куда против теперешних! -- и о том, как
всё, чем далее, умнеет и доходит к выдумыванию мудрейших вещей.
Словом, это был один из числа тех людей, которые с величайшим
удовольствием любят позаняться услаждающим душу разговором и
будут говорить обо всем, о чем только можно говорить. Если
разговор касался важных и благочестивых предметов, то Иван
Иванович вздыхал после каждого слова, кивая слегка головою;
ежели до хозяйственных, то высовывал голову из своей брички и
делал такие мины, глядя на которые, кажется, можно было
прочитать, как нужно делать грушевый квас, как велики те дыни,
о которых он говорил, и как жирны те гуси, которые бегают у
него по двору.
Наконец с великим трудом, уже ввечеру, удалось Ивану
Федоровичу распрощаться; и, несмотря на свою сговорчивость и на
то, что его насильно оставляли ночевать, он устоял-таки в своем
намерении ехать, и уехал.
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 |
|
|