Николай Васильевич Гоголь
Антон Павлович Чехов
Михаил Афанасьевич Булгаков

Николай Васильевич
Гоголь
Произведения

Вий

Один козак, бывший постарее всех других, с  седыми  усами,  подставивши
руку под щеку, начал рыдать от души о том, что у него нет ни отца, ни матери
и что  он  остался  одним-один  на  свете.  Другой  был  большой  резонер  и
беспрестанно утешал его, говоря: "Не плачь, ей-богу не плачь! что  ж  тут...
уж бог знает как и что такое". Один, по имени  Дорош,  сделался  чрезвычайно
любопытен и, оборотившись к философу Хоме, беспрестанно спрашивал его:
     - Я хотел бы знать, чему у вас в бурсе учат: тому ли самому, что и дьяк
читает в церкви, или чему другому?
     - Не спрашивай! - говорил протяжно резонер, - пусть его там будет,  как
было. Бог уж знает, как нужно; бог все знает.
     - Нет, я хочу знать, - говорил Дорош, - что там написано в тех книжках.
Может быть, совсем другое, чем у дьяка.
     - О, боже мой, боже мой! - говорил этот почтенный наставник. - И на что
такое говорить? Так уж воля божия положила. Уже что бог дал, того  не  можно
переменить.
     - Я хочу знать все, что ни написано. Я пойду в бурсу,  ей-богу,  пойду!
Что ты думаешь, я не выучусь? Всему выучусь, всему!
     - О, боже ж мой, боже мой!.. - говорил утешитель и спустил свою  голову
на стол, потому что совершенно был не в силах держать ее долее на плечах.
     Прочие козаки толковали о панах и о том, отчего на небе светит месяц.
     Философ Хома, увидя такое расположение голов, решился воспользоваться и
улизнуть. Он сначала обратился к седовласому козаку, грустившему об  отце  и
матери:
     - Что ж ты, дядько, расплакался, - сказал он, - я сам сирота! Отпустите
меня, ребята.. на волю! На что я вам!
     - Пустим его на волю! - отозвались некоторые. - Ведь он  сирота.  Пусть
себе идет, куда хочет.
     - О, боже ж мой, боже мой! - произнес утешитель, подняв свою голову.  -
Отпустите его! Пусть идет себе!
     И козаки уже хотели сами вывесть его в чистое  поле,  но  тот,  который
показал свое любопытство, остановил их, сказавши:
     - Не трогайте: я хочу с ним поговорить о бурсе. Я сам пойду в бурс у...
     Впрочем, вряд ли бы  этот  побег  мог  совершиться,  потому  что  когда
философ вздумал подняться из-за стола,  то  ноги  его  сделались  как  будто
деревянными и дверей в комнате начало представляться  ему  такое  множество,
что вряд ли бы он отыскал настоящую.
     Только ввечеру вся эта компания вспомнила, что нужно отправляться далее
в дорогу. Взмостившись в брику, они потянулись, погоняя  лошадей  и  напевая
песню, которой слова и смысл вряд ли бы кто разобрал.  Проколесивши  большую
половину ночи, беспрестанно  сбиваясь  с  дороги,  выученной  наизусть,  они
наконец спустились с крутой горы в долину, и  философ  заметил  по  сторонам
тянувшийся частокол, или плетень, с низенькими деревьями  и  выказывавшимися
из-за них крышами. Это было большое  селение,  принадлежавшее  сотнику.  Уже
было далеко за полночь; небеса были темны, и  маленькие  звездочки  мелькали
кое-где. Ни в одной хате не видно было огня. Они взъехали,  в  сопровождении
собачьего лая, на двор. С обеих сторон были заметны крытые соломою  сараи  и
домики. Один из них, находившийся как раз посередине против ворот, был более
других и служил, как казалось, пребыванием сотника. Брика остановилась перед
небольшим подобием сарая, и путешественники наши отправились спать.  Философ
хотел, однако же, несколько обсмотреть снаружи панские хоромы; но как он  ни
пялил свои глаза, ничто не  могло  означиться  в  ясном  виде:  вместо  дома
представлялся ему медведь; из трубы делался ректор. Философ махнул  рукою  и
пошел спать.
     Когда проснулся философ, то весь дом был  в  движении:  в  ночь  умерла
панночка. Слуги бегали впопыхах взад и вперед.  Старухи  некоторые  плакали.
Толпа любопытных глядела сквозь забор на панский двор, как  будто  бы  могла
что-нибудь увидеть.
     Философ начал на  досуге  осматривать  те  места,  которые  он  не  мог
разглядеть ночью.  Панский  дом  был  низенькое  небольшое  строение,  какие
обыкновенно строились  в  старину  в  Малороссии.  Он  был  покрыт  соломою.
Маленький, острый и высокий фронтон с окошком, похожим  на  поднятый  кверху
глаз, был весь измалеван голубыми и желтыми цветами и красными полумесяцами.
Он  был  утвержден  на  дубовых  столбиках,  до  половины  круглых  и  снизу
шестигранных, с вычурною обточкою  вверху.  Под  этим  фронтоном  находилось
небольшое крылечко со скамейками по обеим сторонам. С боков дома были навесы
на таких же столбиках, инде витых. Высокая груша с пирамидальною верхушкою и
трепещущими листьями зеленела перед домом.  Несколько  амбаров  в  два  ряда
стояли среди двора, образуя род широкой улицы, ведшей к дому. За амбарами, к
самым воротам, стояли треугольниками два  погреба,  один  напротив  другого,
крытые также  соломою.  Треугольная  стена  каждого  из  них  была  снабжена
низенькою дверью и  размалевана  разными  изображениями.  На  одной  из  них
нарисован был сидящий  на  бочке  козак,  державший  над  головою  кружку  с
надписью: "Все выпью". На другой фляжка, сулеи и по сторонам,  для  красоты,
лошадь, стоявшая вверх ногами, трубка, бубны и  надпись:  "Вино  -  козацкая
потеха". Из чердака одного из сараев  выглядывал  сквозь  огромное  слуховое
окно барабан и медные трубы. У ворот стояли две пушки. Все  показывало,  что
хозяин дома любил повеселиться и двор часто оглашали пиршественные клики. За
воротами находились две ветряные мельницы. Позади дома шли  сады;  и  сквозь
верхушки дерев видны были одни только  темные  шляпки  труб  скрывавшихся  в
зеленой гуще хат. Все селение помещалось на широком и ровном уступе горы.  С
северной стороны все заслоняла крутая гора и подошвою своею  оканчивалась  у
самого двора. При взгляде на нее снизу она казалась еще круче, и на  высокой
верхушке ее торчали кое-где неправильные стебли тощего бурьяна и чернели  на
светлом небе. Обнаженный глинистый вид ее навевал какое-то уныние. Она  была
вся изрыта дождевыми промоинами и проточинами. На крутом косогоре ее в  двух
местах торчали две хаты; над одною из них раскидывала ветви широкая  яблоня,
подпертая у корня небольшими кольями с насыпною  землей.  Яблоки,  сбиваемые
ветром, скатывались в самый панский двор. С  вершины  вилась  по  всей  горе
дорога и, опустившись, шла мимо  двора  в  селенье.  Когда  философ  измерил
страшную круть ее и вспомнил вчерашнее путешествие, то решил, что или у пана
были слишком умные лошади, или у козаков слишком крепкие головы, когда  и  в
хмельном чаду умели не полететь вверх ногами вместе с неизмеримой  брикою  и
багажом. Философ стоял на высшем в дворе месте, и когда оборотился и  глянул
в противоположную сторону, ему представился совершенно другой  вид.  Селение
вместе с отлогостью скатывалось на равнину. Необозримые луга открывались  на
далекое пространство; яркая зелень их темнела по  мере  отдаления,  и  целые
ряды селений синели вдали, хотя расстояние их было более нежели на  двадцать
верст. С правой стороны этих лугов тянулись  горы,  и  чуть  заметною  вдали
полосою горел и темнел Днепр.
Иллюстрации

© 2024 Николай Васильевич Гоголь
Биография и творчество.
Главная Биография Портреты О творчестве Произведения Иллюстрации Полезные ресурсы