Николай Васильевич Гоголь
Антон Павлович Чехов
Михаил Афанасьевич Булгаков

Николай Васильевич
Гоголь
Произведения

Майская ночь или Утопленница

 -- Славная песня, сват! -- сказал винокур, наклоня немного
набок  голову  и  оборотившись  к  голове,  остолбеневшему   от
удивления  при виде такой дерзости. -- Славная! Скверно только,
что голову поминают не совсем благопристойными словами... --  И
опять  положил  руки  на  стол  с  какие-то сладким умилением в
глазах, приготовляясь слушать еще, потому что под окном  гремел
хохот  и  крики:  "Снова!  снова!" Однако ж проницательный глаз
увидел бы тотчас, что не изумление удерживало долго  голову  на
одном  месте.  Так  только старый, опытный кот допускает иногда
неопытной мыши бегать около своего хвоста; а между  тем  быстро
созидает план, как перерезать ей путь в свою нору. Еще одинокий
глаз головы был устремлен на  окно,  а  уже  рука,  давши  знак
десятскому,  держалась  за  деревянную  ручку двери, и вдруг на
улице поднялся крик... Винокур, к числу многих достоинств своих
присоединявший  и  любопытство,  быстро  набивши  табаком  свою
люльку, выбежал на улицу; но шалуны уже разбежались.
     "Нет,  ты  не ускользнешь от меня!" -- кричал голова, таща
за руку человека в вывороченном шерстью вверх  овчинном  черном
тулупе. Винокур, пользуясь временем, подбежал, чтобы посмотреть
в  лицо  этому  нарушителю спокойствия, но с робостию попятился
назад, увидевши длинную бороду и  страшно  размалеванную  рожу.
"Нет,  ты  не ускользнешь от меня!" -- кричал голова, продолжая
тащить своего пленника  прямо  в  сени,  который,  не  оказывая
никакого  сопротивления,  спокойно следовал за ним, как будто в
свою хату.
     -- Карпо, отворяй комору! -- сказал голова десятскому.  --
Мы  его  в  темную  комору!  А  там  разбудим  писаря,  соберем
десятских, переловим всех этих буянов и сегодня же и  резолюцию
всем им учиним.
     Десятский  забренчал  небольшим  висячим  замком в сенях и
отворил комору. В это самое время пленник,  пользуясь  темнотою
сеней, вдруг вырвался с необыкновенною силою из рук его.
     --  Куда?  --  закричал  голова, ухватив его еще крепче за
ворот.
     -- Пусти, это я! -- слышался тоненький голос.
     -- Не поможет! не поможет, брат! Визжи себе  хоть  чертом,
не  только  бабою, меня не проведешь! -- и толкнул его в темную
комору так, что бедный пленник застонал, упавши на пол, а сам в
сопровождении десятского отправился в хату писаря, и  вслед  за
ними, как пароход, задымился винокур.
     В  размышлении  шли они все трое, потупив головы, и вдруг,
на повороте в темный переулок,  разом  вскрикнули  от  сильного
удара  по  лбам,  и  такой же крик отгрянул в ответ им. Голова,
прищуривши глаз  свой,  с  изумлением  увидел  писаря  с  двумя
десятскими.
     -- А я к тебе иду, пан писарь.
     -- А я к твоей милости, пан голова.
     -- Чудеса завелися, пан писарь.
     -- Чудные дела, пан голова.
     -- А что?
     --  Хлопцы  бесятся! бесчинствуют целыми кучами по улицам.
Твою милость величают такими словами... словом, сказать стыдно;
пьяный москаль побоится вымолвить их нечестивым  своим  языком.
(Все  это  худощавый  писарь,  в пестрядевых шароварах и жилете
цвету винных дрожжей, сопровождал протягиванием  шеи  вперед  и
приведением  ее тот же час в прежнее состояние.) Вздремнул было
немного, подняли с постели проклятые сорванцы  своими  срамными
песнями  и  стуком!  Хотел  было хорошенько приструнить их, да,
покамест надел  шаровары  и  жилет,  все  разбежались  куда  ни
попало. Самый главный, однако ж, не увернулся от нас. Распевает
он теперь в той хате, где держат колодников. Душа горела у меня
узнать эту птицу, да рожа замазана сажею, как у черта, что кует
гвозди для грешников.
     -- А как он одет, пан писарь?
     -- В черном вывороченном тулупе, собачий сын, пан голова.
     --  А  не лжешь ли ты, пан писарь? Что, если этот сорванец
сидит теперь у меня в комоде?
     -- Нет, пан голова. Ты  сам,  не  во  гнев  будь  сказано,
погрешил немного.
     -- Давайте огня! мы посмотрим его!
     Огонь   принесли,   дверь   отперли,  и  голова  ахнул  от
удивления, увидев перед собою свояченицу.
     -- Скажи, пожалуйста, -- с такими словами она приступила к
нему, -- ты  не  свихнул  еще  с  последнего  ума?  Была  ли  в
одноглазой  башке твоей хоть капля мозгу, когда толкнул ты меня
в темную комору? счастье, что не ударилась головою об  железный
крюк.  Разве  я  не кричала тебе, что это я? Схватил, проклятый
медведь, своими железными лапами, да и толкает!  Чтоб  тебя  на
том свете толкали черти!..
     Последние  слова  вынесла  она  за  дверь  на  улицу, куда
отправилась для какие-нибудь своих причин.
     -- Да, я вижу, что это ты! -- сказал голова, очнувшись. --
Что скажешь, пан писарь, не шельма этот проклятый сорвиголова?
     -- Шельма, пан голова.
     -- Не пора ли нам всех этих повес прошколить хорошенько  и
заставить их заниматься делом?
     -- Давно пора, давно пора, пан голова.
     --  Они,  дурни,  забрали  себе... Кой черт? мне почудился
крик свояченицы на улице; они, дурни, забрали  себе  в  голову,
что я им ровня. Они думают, что я какой-нибудь их брат, простой
козак!  --  Небольшой последовавший за сим кашель и устремление
глаза  исподлобья  вокруг  давало  догадываться,   что   голова
готовится  говорить  о  чем-то  важном.  --  В  тысячу...  этих
проклятых названий годов, хоть убей,  не  выговорю;  ну,  году,
комиссару тогдашнему Ледачему дан был приказ выбрать из козаков
такого,  который бы был посмышленее всех. О! -- это "о!" голова
произнес,  поднявши  палец  вверх,  --  посмышленее   всех!   в
проводники к царице. Я тогда...
     --  Что  и говорить! Это всякий уже знает, пан голова. Все
знают, как ты выслужил царскую  ласку.  Признайся  теперь,  моя
правда  вышла:  хватил  немного  на  душу  греха, сказавши, что
поймал этого сорванца в вывороченном тулупе?
     -- А что до этого дьявола в вывороченном тулупе, то его, в
пример другим, заковать в кандалы и  наказать  примерно.  Пусть
знают, что значит власть! От кого же и голова поставлен, как не
от  царя?  Потом доберемся и до других хлопцев: я не забыл, как
проклятые сорванцы вогнали в огород стадо свиней, переевших мою
капусту и огурцы; я  не  забыл,  как  чертовы  дети  отказались
вымолотить  мое жито; я не забыл... Но провались они, мне нужно
непременно узнать, какая это шельма в вывороченном тулупе.
     --  Это  проворная,  видно,  птица!  --  сказал   винокур,
которого  щеки  в продолжение всего этого разговора беспрерывно
заряжались  дымом,  как  осадная   пушка,   и   губы,   оставив
коротенькую люльку, выбросили целый облачный фонтан. -- Эдакого
человека  не  худо,  на всякий случай, и при виннице держать; а
еще лучше повесить на верхушке дуба вместо паникадила.
     Такая острота показалась не совсем глупою винокуру,  и  он
тот  же  час  решился, не дожидаясь одобрения других, наградить
себя хриплым смехом.
     В это время стали  приближаться  они  к  небольшой,  почти
повалившейся   на   землю   хате;  любопытство  наших  путников
увеличилось.  Все  столпились  у  дверей.  Писарь  вынул  ключ,
загремел  им  около  замка;  но  этот  ключ был от сундука его.
Нетерпение увеличилось. Засунув руку, начал он шарить и  сыпать
побранки,  не  отыскивая  его.  "Здесь!"  -- сказал он наконец,
нагнувшись и вынимая его из глубины обширного кармана,  которым
снабжены  были  его пестрядевые шаровары. При этом слове сердца
наших героев, казалось, слились в одно, и это  огромное  сердце
забилось так сильно, что неровный стук его не был заглушен даже
брякнувшим  замком.  Двери  отворились, и... Голова стал бледен
как  полотно;  винокур  почувствовал  холод,  и   волосы   его,
казалось,  хотели  улететь  на  небо;  ужас  изобразился в лице
писаря; десятские приросли  к  земле  и  не  в  состоянии  были
сомкнуть   дружно  разинутых  ртов  своих:  перед  ними  стояла
свояченица.
     Изумленная не менее их, она, однако ж, немного очнулась  и
сделала движение, чтобы подойти к ним.
     --  Стой!  -- закричал диким голосом голова и захлопнул за
нею дверь. -- Господа! это сатана! -- продолжал  он.  --  Огня!
живее  огня!  Не  пожалею  казенной  хаты! Зажигай ее, зажигай,
чтобы и костей чертовых не осталось на земле.
     Свояченица  в  ужасе  кричала,  слыша  за  дверью  грозное
определение.
     --  Что  вы,  братцы!  --  говорил винокур. -- Слава богу,
волосы у вас чуть не в снегу, а до сих пор ума  не  нажили:  от
простого огня ведьма не загорится! Только огонь из люльки может
зажечь оборотня. Постойте, я сейчас все улажу!
     Сказавши  это,  высыпал  он  горячую  золу из трубки в пук
соломы и начал раздувать ее. Отчаяние придало в это время  духу
бедной свояченице, громко стала она умолять и разуверять их.
     --  Постойте,  братцы!  Зачем  напрасно  греха набираться;
может быть, это и не сатана, -- сказал писарь. -- Если оно,  то
есть  то  самое, которое сидит там, согласится положить на себя
крестное знамение, то это верный знак, что не черт.
     Предложение одобрено.
     -- Чур меня, сатана! -- продолжал писарь, приложась губами
к скважине в дверях.  --  Если  не  пошевелишься  с  места,  мы
отворим дверь.
     Дверь отворили.
     --  Перекрестись! -- сказал голова, оглядываясь назад, как
будто выбирая безопасное место в случае ретирады.
     Свояченица перекрестилась.
     -- Кой черт! Точно, это свояченица!
     -- Какая нечистая сила затащила тебя, кума, в эту конуру?
     И свояченица,  всхлипывая,  рассказала,  как  схватили  ее
хлопцы в охапку на улице и, несмотря на сопротивление, опустили
в  широкое  окно  хаты  и  заколотили ставнем. Писарь взглянул:
петли у широкого ставня оторваны, и он приколочен только сверху
деревянным брусом.
     --  Добро  ты,  одноглазый  сатана!  --   вскричала   она,
приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал
ее мерять своим глазом. -- Я знаю твой умысел: ты хотел, ты рад
был  случаю  спечь  меня,  чтобы  свободнее  было волочиться за
дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится  седой  дед.
Ты  думаешь,  я не знаю, о чем говорил ты сего вечера с Ганною?
О! я знаю все. Меня трудно  провесть  и  не  твоей  бестолковой
башке. Я долго терплю, но после не прогневайся...
     Сказавши  это, она показала кулак и быстро ушла, оставив в
остолбенении голову. "Нет, тут не на шутку сатана вмешался", --
думал он, сильно почесывая свою макушку.
     -- Поймали! -- вскрикнули вошедшие в это время десятские.
     -- Кого поймали? -- спросил голова.
     -- Дьявола в вывороченном тулупе.
     -- Подавайте его! --  закричал  голова,  схватив  за  руки
приведенного  пленника.  --  Вы  с  ума  сошли:  да  это пьяный
Каленик!
     -- Что за пропасть! в руках  наших  был,  пан  голова!  --
отвечали  десятские.  --  В переулке окружили проклятые хлопцы,
стали танцевать, дергать, высовывать языки, вырывать из  рук...
черт  с  вами!..  И как мы попали на эту ворону вместо его, бог
один знает!
     -- Властью моей и всех мирян дается повеление,  --  сказал
голова,  -- изловить сей же миг сего разбойника: а оным образом
и всех, кого найдете на улице, и привесть на расправу но мне!.
     -- Помилуй, пан голова! -- закричали некоторые, кланяясь в
ноги. -- Увидел бы ты, какие хари: убей бог нас, и  родились  и
крестились  --  не видали таких мерзких рож. Долго ли до греха,
пан голова, перепугают доброго человека так, что после ни  одна
баба не возьмется вылить переполоху.
     --  Дам я вам переполоху! Что вы? не хотите слушаться? Вы,
верно, держите их руку!  Вы  бунтовщики?  Что  это?..  Да,  что
это?..  Вы  заводите разбои!.. Вы... Я донесу комиссару! Сей же
час! слышите, сей же час. Бегите, летите птицею! Чтоб я  вас...
Чтоб вы мне...
     Все разбежались.
Иллюстрации

© 2024 Николай Васильевич Гоголь
Биография и творчество.
Главная Биография Портреты О творчестве Произведения Иллюстрации Полезные ресурсы