|
Страшная месть
Блеснул день, но не солнечный: небо хмурилось и тонкий
дождь сеялся на поля, на леса, на широкий Днепр. Проснулась
пани Катерина, но не радостна: очи заплаканы, и вся она смутна
и неспокойна.
-- Муж мой милый, муж дорогой, чудный мне сон снился!
-- Какой сон, моя любая пани Катерина?
-- Снилось мне, чудно, право, и так живо, будто наяву, --
снилось мне, что отец мой есть тот самый урод, которого мы
видали у есаула. Но прошу тебя, не верь сну. Таких глупостей не
привидится! Будто я стояла перед ним, дрожала вся, боялась, и
от каждого слова его стонали мои жилы. Если бы ты слышал, что
он говорил...
-- Что же он говорил, моя золотая Катерина?
-- Говорил: "Ты посмотри на меня, Катерина, я хорош! Люди
напрасно говорят, что я дурен. Я буду тебе славным мужем.
Посмотри, как я поглядываю очами!" Тут навел он на меня
огненные очи, я вскрикнула и пробудилась.
-- Да, сны много говорят правды. Однако ж знаешь ли ты,
что за горою не так спокойно? Чуть ли не ляхи стали выглядывать
снова. Мне Горобець прислал сказать, чтобы я не спал. Напрасно
только он заботится; я и без того не сплю. Хлопцы мои в эту
ночь срубили двенадцать засеков. Посполитство будем угощать
свинцовыми сливами, а шляхтичи потанцуют и от батогов.
-- А отец знает об этом?
-- Сидит у меня на шее твой отец! я до сих пор разгадать
его не могу. Много, верно, он грехов наделал в чужой земле. Что
ж, в самом деле, за причина: живет около месяца и хоть бы раз
развеселился, как добрый козак! Не захотел выпить меду!
слышишь, Катерина, не захотел меду выпить, который я вытрусил у
крестовских жидов. Эй, хлопец!-- крикнул пан Данило. -- Беги,
малый, в погреб да принеси жидовского меду! Горелки даже не
пьет! экая пропасть! Мне кажется, пани Катерина, что он и в
господа Христа не верует. А? как тебе кажется?
-- Бог знает что говоришь ты, пан Данило!
-- Чудно, пани! -- продолжал Данило, принимая глиняную
кружку от козака, -- поганые католики даже падки до водки; одни
только турки не пьют. Что, Стецько, много хлебнул меду в
подвале?
-- Попробовал только, пан!
-- Лжешь, собачий сын! вишь, как мухи напали на усы! Я по
глазам вижу, что хватил с полведра. Эх, козаки! что за лихой
народ! все готов товарищу, а хмельное высушит сам. Я, пани
Катерина, что-то давно уже был пьян. А?
-- Вот давно! а в прошедший...
-- Не бойся, не бойся, больше кружки не выпью! А вот и
турецкий игумен влазит в дверь! -- проговорил он сквозь зубы,
увидя нагнувшегося, чтоб войти в дверь, тестя.
-- А что ж это, моя дочь! -- сказал отец, снимая с головы
шапку и поправив пояс, на котором висела сабля с чудными
каменьями, -- солнце уже высоко, а у тебя обед не готов.
-- Готов обед, пан отец, сейчас поставим! Вынимай горшок с
галушками! -- сказала пани Катерина старой прислужнице,
обтиравшей деревянную посуду. -- Постой, лучше я сама выну, --
продолжала Катерина, -- а ты позови хлопцев.
Все сели на полу в кружок: против покута пан отец, по
левую руку пан Данило, по правую руку пани Катерина и десять
наивернейших молодцов в синих и желтых жупанах.
-- Не люблю я этих галушек! -- сказал пан отец, немного
поевши и положивши ложку, -- никакого вкуса нет!
"Знаю, что тебе лучше жидовская лапша", -- подумал про
себя Данило.
-- Отчего же, тесть, -- продолжал он вслух, -- ты
говоришь, что вкуса нет в галушках? Худо сделаны, что ли? Моя
Катерина так делает галушки, что и гетьману редко достается
есть такие. А брезгать ими нечего. Это христианское кушанье!
Все святые люди и угодники божии едали галушки.
Ни слова отец; замолчал и пан Данило.
Подали жареного кабана с капустою и сливами.
-- Я не люблю свинины! -- сказал Катеринин отец, выгребая
ложкою капусту.
-- Для чего же не любить свинины? -- сказал Данило. --
Одни турки и жиды не едят свинины.
Еще суровее нахмурился отец.
Только одну лемишку с молоком и ел старый отец и потянул
вместо водки из фляжки, бывшей у него в пазухе, какую-то черную
воду.
Пообедавши, заснул Данило молодецким сном и проснулся
только около вечера. Сел и стал писать листы в козацкое войско;
а пани Катерина начала качать ногою люльку, сидя на лежанке.
Сидит пан Данило, глядит левым глазом на писание, а правым в
окошко. А из окошка далеко блестят горы и Днепр. За Днепром
синеют леса. Мелькает сверху прояснившееся ночное небо. Но не
далеким небом и не синим лесом любуется пан Данило: глядит он
на выдавшийся мыс, на котором чернел старый замок. Ему
почудилось, будто блеснуло в замке огнем узенькое окошко. Но
все тихо. Это, верно, показалось ему. Слышно только, как глухо
шумит внизу Днепр и с трех сторон, один за другим, отдаются
удары мгновенно пробудившихся волн. Он не бунтует. Он, как
старик, ворчит и ропщет; ему все не мило; все переменилось
около него; тихо враждует он с прибережными горами, лесами,
лугами и несет на них жалобу в Черное море.
Вот по широкому Днепру зачернела лодка, и в замке снова
как будто блеснуло что-то. Потихоньку свистнул Данило, и
выбежал на свист верный хлопец.
-- Бери, Стецько, с собою скорее острую саблю да винтовку
да ступай за мною!
-- Ты идешь? -- спросила пани Катерина.
-- Иду, жена. Нужно обсмотреть все места, все ли в
порядке.
-- Мне, однако ж, страшно оставаться одной. Меня сон так и
клонит. Что, если мне приснится то же самое? я даже не уверена,
точно ли то сон был, -- так это происходило живо.
-- С тобою старуха остается; а в сенях и на дворе спят
козаки!
-- Старуха спит уже, а козакам что-то не верится. Слушай,
пан Данило, замкни меня в комнате, а ключ возьми с собою. Мне
тогда не так будет страшно; а козаки пусть лягут перед дверями.
-- Пусть будет так! -- сказал Данило, стирая пыль с
винтовки и сыпля на полку порох.
Верный Стецько уже стоял одетый во всей козацкой сбруе.
Данило надел смушевую шапку, закрыл окошко, задвинул засовами
дверь, замкнул и вышел потихоньку из двора, промеж спавшими
своими козаками, в горы.
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 |
|
|