|
Страшная месть
Небо почти все прочистилось. Свежий ветер чуть-чуть
навевал с Днепра. Если бы не слышно было издали стенания чайки,
то все бы казалось онемевшим. Но вот почудился шорох...
Бурульбаш с верным слугою тихо спрятался за терновник,
прикрывавший срубленный засек. Кто-то в красном жупане, с двумя
пистолетами, с саблею при боку, спускался с горы.
-- Это тесть! -- проговорил пан Данило, разглядывая его
из-за куста. -- Зачем и куда ему идти в эту пору? Стецько! не
зевай, смотри в оба глаза, куда возьмет дорогу пан отец. --
Человек в красном жупане сошел на самый берег и поворотил к
выдавшемуся мысу. -- А! вот куда! -- сказал пан Данило. -- Что,
Стецько, ведь он как раз потащился к колдуну в дупло.
-- Да, верно, не в другое место, пан Данило! иначе мы бы
видели его на другой стороне. Но он пропал около замка.
-- Постой же, вылезем, а потом пойдем по следам. Тут
чтонибудь да кроется. Нет, Катерина, я говорил тебе, что отец
твой недобрый человек; не так он и делал все, как православный.
Уже мелькнули пан Данило и его верный хлопец на выдавшемся
берегу. Вот уже их и не видно. Непробудный лес, окружавший
замок, спрятал их. Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят
козаки и думают, как бы влезть им. Ни ворот, ни дверей не
видно. Со двора, верно, есть ход; но как войти туда? Издали
слышно, как гремят цепи и бегают собаки.
-- Что я думаю долго! -- сказал пан Данило, увидя перед
окном высокий дуб. -- Стой тут, малый! я полезу на дуб; с него
прямо можно глядеть в окошко.
Тут снял он с себя пояс, бросил вниз саблю, чтоб не
звенела, и, ухватясь за ветви, поднялся вверх. Окошко все еще
светилось. Присевши на сук, возле самого окна уцепился он рукою
за дерево и глядит: в комнате и свечи нет, а светит. По стенам
чудпые знаки. Висит оружие, но все странное: такого не носят ни
турки, ни крымцы, ни ляхи, ни христиане, ни славный народ
шведский. Под потолком взад и вперед мелькают нетопыри, и тень
от них мелькает по стенам, по дверям, по помосту. Вот
отворилась без скрыпа дверь. Входит кто-то в красном жупане и
прямо к столу, накрытому белою скатертью. "Это он, это тесть!"
Пан Данило опустился немного ниже и прижался крепче к дереву.
Но ему некогда глядеть, смотрит ли кто в окошко или нет.
Он пришел пасмурен, не в духе, сдернул со стола скатерть -- и
вдруг по всей комнате тихо разлился прозрачно-голубой свет.
Только не смешавшиеся волны прежнего бледно-золотого
переливались, ныряли, словно в голубом море, и тянулись слоями,
будто на мраморе. Тут поставил он на стон горшок и начал кидать
в него какие-то травы.
Пан Данило стал вглядываться и не заметил уже на нем
красного жупана; вместо того показались на нем широкие
шаровары, какие носят турки; за поясом пистолеты; на голове
какая-то чудная шапка, исписанная вся не русскою и не польскою
грамотшю. Глянул в лицо -- и лицо стало переменяться: нос
вытянулся и повиснул над губами; рот в минуту раздался до ушей;
зуб выглянул изо рта, нагнулся на сторону, -- и стал перед ним
тот самый колдун, который показался на свадьбе у есаула.
"Правдив сон твой, Катерина!" -- подумал Бурульбаш.
Колдун стал прохаживаться вокруг стола, знаки стали
быстрее переменяться на стене, а нетопыри залетали сильнее вниз
и вверх, взад и вперед. Голубой свет становился реже, реже и
совсем как будто потухнул. И светлица осветилась уже тонким
розовым светом. Казалось, с тихим звоном разливался чудный свет
по всем углам, и вдруг пропал, и стала тьма. Слышался только
шум, будто ветер в тихий час вечера наигрывал, кружась по
водному зеркалу, нагибая еще ниже в воду серебряные ивы. И
чудится пану Даниле, что в светлице блестит месяц, ходят
звезды, неясно мелькает темно-синее небо, и холод ночного
воздуха пахнул даже ему в лицо. И чудится пану Даниле (тут он
стал щупать себя за усы, не спит ли), что уже не небо в
светлице, а его собственная опочивальня: висят на стене его
татарские и турецкие сабли; около стен полки, на полках
домашняя посуда и утварь; на столе хлеб и соль; висит люлька...
но вместо образов выглядывают страшные лица; на лежанке... но
сгустившийся туман покрыл все, и стало опять темно. И опять с
чудным звоном осветилась вся светлица розовым светом, и опять
стоит колдун неподвижно в чудной чалме своей. Звуки стали
сильнее и гуще, тонкий розовый свет становился ярче, и что-то
белое, как будто облако, веяло посреди хаты; и чудится пану
Даниле, что облако то не облако, что то стоит женщина; только
из чего она: из воздуха, что ли, выткана? Отчего же она стоит и
земли не трогает, и не опершись ни на что, и сквозь нее
просвечивает розовый свет, и мелькают на стене знаки? Вот она
как-то пошевелила прозрачною головою своею: тихо светятся ее
бледно-голубые очи; волосы вьются и падают по плечам ее, будто
светло-серый туман; губы бледно алеют, будто сквозь
бело-прозрачное утреннее небо льется едва приметный алый свет
зари; брови слабо темнеют... Ах! это Катерина! Тут почувствовал
Данило, что члены у него оковались; он силился говорить, но
губы шевелились без звука.
Неподвижно стоял колдун на своем месте.
-- Где ты была? -- спросил он, и стоявшая перед ним
затрепетала.
-- О! зачем ты меня вызвал? -- тихо простонала она. -- Мне
было так радостно. Я была в том самом месте, где родилась и
прожила пятнадцать лет. О, как хорошо там! Как зелен и душист
тот луг, где я играла в детстве: и полевые цветочки те же, и
хата наша, и огород! О, как обняла меня добрая мать моя! Какая
любовь у ней в очах! Она приголубливала меня, целовала в уста и
щеки, расчесывала частым гребнем мою русую косу...
Отец! -- тут она вперила в колдуна бледные очи, -- зачем
ты зарезал мать мою?
Грозно колдун погрозил пальцем.
-- Разве я тебя просил говорить про это? -- И воздушная
красавица задрожала. -- Где теперь пани твоя?
-- Пани моя, Катерина, теперь заснула, а я и обрадовалась
тому, вспорхнула и полетела. Мне давно хотелось увидеть мать.
Мне вдруг сделалось пятнадцать лет. Я вся стала легка, как
птица. Зачем ты меня вызвал?
-- Ты помнишь все то, что я говорил тебе вчера? -- спросил
колдун так тихо, что едва можно было расслушать.
-- Помню, помнюо; но чего бы не дала я, чтобы только
забыть это! Бедная Катерина! Она многого не знает из того, что
знает душа ее.
"Это Катеринина душа", -- подумал пан Данило; но все еще
не смел пошевелиться.
-- Покайся, отец! Не страшно ли, что после каждого
убийства твоего мертвецы поднимаются из могил?
-- Ты опять за старое! -- грозно прервал колдун. -- Я
поставлю на своем, я заставлю тебя сделать, что мне хочется.
Катерина полюбит меня!..
-- О, ты чудовище, а не отец мой! -- простонала она. --
Нет, не будет по-твоему! Правда, ты взял нечистыми чарами
твоими власть вызывать душу и мучить ее; но один только бог
может заставлять ее делать то, что ему угодно. Нет, никогда
Катерина, доколе я буду держаться в ее теле, не решится на
богопротивное дело. Отец, близок Страшный суд! Если б ты и не
отец мой был, и тогда бы не заставил меня изменить моему
любому, верному мужу. Если бы муж мой и не был мне верен и мил,
и тогда бы не изменила ему, потому что бог не любит
клятвопреступных и неверных душ.
Тут вперила она бледные очи свои в окошко, под которым
сидел пан Данило, и недвижно остановилась...
-- Куда ты глядишь? Кого ты там видишь? -- закричал
колдун.
Воздушная Катерина задрожала. Но уже пан Данило был давно
на земле и пробирался с своим верным Стецьком в свои горы.
"Страшно, страшно!" -- говорил он про себя, почувствовав
какую-то робость в козацком сердце, и скоро прошел двор свой,
на котором так же крепко спали козаки, кроме одного, сидевшего
на сторо'же и курившего люльку. Небо все было засеяно звездами.
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 |
|
|