Николай Васильевич Гоголь
Антон Павлович Чехов
Михаил Афанасьевич Булгаков

Николай Васильевич
Гоголь
Произведения

Вий

 - Хутор! ей-богу, хутор! - сказал философ.
     Предположения его не обманули: через  несколько  времени  они  свидели,
точно, небольшой хуторок, состоявший из  двух  только  хат,  находившихся  в
одном и том же дворе. В окнах светился огонь. Десяток сливных дерев  торчало
под тыном. Взглянувши в  сквозные  дощатые  ворота,  бурсаки  увидели  двор,
установленный чумацкими возами. Звезды кое-где глянули в это время на небе.
     - Смотрите же, братцы, не отставать! во что бы то  ни  было,  а  добыть
ночлега!
     Три ученые мужа яростно ударили в ворота и закричали:
     - Отвори!
     Дверь в одной хате заскрыпела, и минуту спустя  бурсаки  увидели  перед
собою старуху в нагольном тулупе.
     - Кто там? - закричала она, глухо кашляя.
     - Пусти, бабуся, переночевать. Сбились с дороги. Так  в  поле  скверно,
как в голодном брюхе.
     - А что вы за народ?
     - Да народ необидчивый: богослов Халява, философ Брут и ритор Горобець.
     - Не можно, - проворчала старуха, - у меня народу  полон  двор,  и  все
углы в хате заняты. Куды я вас дену? Да еще  всь  какой  рослый  и  здоровый
народ! Да у меня  и  хата  развалится,  когда  помещу  таких.  Я  знаю  этих
философов и богословов. Если таких пьяниц  начнешь  принимать,  то  и  двора
скоро не будет. Пошли! пошли! Тут вам нет места.
     - Умилосердись, бабуся! Как же можно, чтобы христианские  души  пропали
ни за что ни про  что?  Где  хочешь  помести  нас.  И  если  мы  что-нибудь,
как-нибудь того или какое  другое  что  сделаем,  -  то  пусть  нам  и  руки
отсохнут, и такое будет, что бог один знает. Вот что!
     Старуха, казалось, немного смягчилась.
     - Хорошо, - сказала она, как бы размышляя, - я впущу вас; только положу
всех в разных местах: а то у меня не будет спокойно на сердце, когда  будете
лежать вместе.
     - На то твоя воля; не будем прекословить, - отвечали бурсаки.
     Ворота заскрыпели, и они вошли во двор.
     - А что, бабуся, - сказал философ, идя за старухой, - если бы так,  как
говорят... ей-богу, в животе как будто кто колесами стал  ездить.  С  самого
утра вот хоть бы щепка была во рту.
     - Вишь, чего захотел! - сказала старуха.  -  Нет  у  меня,  нет  ничего
такого, и печь не топилась сегодня.
     - А мы бы уже за все это, - продолжал философ, - расплатились бы завтра
как следует - чистоганом. Да, - продолжал он тихо, - черта с два получишь ты
что-нибудь!
     - Ступайте, ступайте! и будьте довольны тем, что  дают  вам.  Вот  черт
принес какие нежных паничей!
     Философ Хома пришел в совершенное уныние от таких слов.  Но  вдруг  нос
его почувствовал запах  сушеной  рыбы.  Он  глянул  на  шаровары  богослова,
шедшего с ним рядом, и увидел, что из кармана его торчал  преогромный  рыбий
хвост: богослов уже успел подтибрить с воза целого карася. И так как он  это
производил не из  какой-нибудь  корысти,  но  единственно  по  привычке,  и,
позабывши совершенно о своем карасе, уже разглядывал, что бы  такое  стянуть
другое, не имея намерения пропустить даже изломанного колеса, -  то  философ
Хома запустил руку в его карман, как в свой собственный, и вытащил карася.
     Старуха разместила бурсаков: ритора положила в хате, богослова  заперла
в пустую комору, философу отвела тоже пустой овечий хлев.
     Философ, оставшись один, в одну минуту съел карася,  осмотрел  плетеные
стены хлева, толкнул ногою в морду просунувшуюся из другого хлева любопытную
свинью и поворотился на другой бок, чтобы заснуть мертвецки. Вдруг низенькая
дверь отворилась, и старуха, нагнувшись, вошла в хлев.
     - А что, бабуся, чего тебе нужно? - сказал философ.
     Но старуха шла прямо к нему с распростертыми руками.
     "Эге-гм! - подумал философ. -  Только  нет,  голубушка!  устарела".  Он
отодвинулся немного подальше, но старуха, без  церемонии,  опять  подошла  к
нему.
     - Слушай, бабуся! - сказал философ, - теперь пост; а я  такой  человек,
что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться.
     Но старуха раздвигала руки и ловила его, не говоря ни слова.
     Философу сделалось страшно, особливо когда он  заметил,  что  глаза  ее
сверкнули каким-то необыкновенным блеском.
     - Бабуся! что ты? Ступай, ступай себе с богом! - закричал он.
     Но старуха не говорила ни слова и хватала его  руками.  Он  вскочил  на
ноги, с намерением бежать, но старуха стала  в  дверях  и  вперила  на  него
сверкающие глаза и снова начала подходить к нему.
     Философ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивлению, заметил, что  руки
его не могут приподняться, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже
голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах.  Он  слышал
только, как билось его сердце; он видел, как старуха подошла к нему, сложила
ему руки, нагнула ему голову, вскочила с быстротою кошки к  нему  на  спину,
ударила его метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой конь,  понес  ее
на плечах своих.  Все  это  случилось  так  быстро,  что  философ  едва  мог
опомниться и схватил обеими руками себя за колени, желая удержать  ноги;  но
они, к величайшему изумлению  его,  подымались  против  воли  и  производили
скачки быстрее черкесского бегуна. Когда уже минули они хутор и  перед  ними
открылась ровная лощина, а в стороне потянулся черный, как уголь, лес, тогда
только сказал он сам в себе: "Эге,да это ведьма".
     Обращенный месячный серп светлел на небе. Робкое полночное сияние,  как
сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле.  Леса,  луга,  небо,
долины - все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. Ветер  хоть  бы
раз вспорхнул где-нибудь. В ночной свежести было что-то влажно-теплое.  Тени
от дерев и кустов, как кометы, острыми клинами падали  на  отлогую  равнину.
Такая была ночь, когда философ Хома Брут скакал с  непонятным  всадником  на
спине. Он чувствовал  какое-то  томительное,  неприятное  и  вместе  сладкое
чувство, подступавшее к его сердцу. Он опустил  голову  вниз  и  видел,  что
трава, бывшая почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко  и  что
сверх ее находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась дном
какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря; по крайней  мере,  он
видел ясно, как он отражался в нем вместе с сидевшею на спине  старухою.  Он
видел, как вместо месяца светило там какое-то солнце; он слышал, как голубые
колокольчики, наклоняя свои головки, звенели.  Он  видел,  как  из-за  осоки
выплывала русалка, мелькала спина и нога, выпуклая, упругая,  вся  созданная
из блеска и трепета. Она оборотилась к нему -  и  вот  ее  лицо,  с  глазами
светлыми,  сверкающими,  острыми,  с  пеньем  вторгавшимися  в   душу,   уже
приближалось к нему, уже было на поверхности и, задрожав сверкающим  смехом,
удалялось, - и вот она опрокинулась на спину, и облачные перси ее,  матовые,
как фарфор, не покрытый глазурью, просвечивали пред солнцем по  краям  своей
белой, эластически-нежной окружности. Вода в виде маленьких  пузырьков,  как
бисер, обсыпала их. Она вся дрожит и смеется в воде...
     Видит ли он это или не видит? Наяву ли это  или  снится?  Но  там  что?
Ветер или музыка: звенит, звенит, и вьется, и подступает, и вонзается в душу
какою-то нестерпимою трелью...
     "Что это?" - думал философ Хома Брут, глядя вниз, несясь во всю  прыть.
Пот катился с него  градом.  Он  чувствовал  бесовски  сладкое  чувство,  он
чувствовал какое-то пронзающее,  какое-то  томительно-страшное  наслаждение.
Ему часто казалось, как будто сердца уже вовсе не  было  у  него,  и  он  со
страхом  хватался  за  него  рукою.  Изнеможденный,  растерянный,  он  начал
припоминать все, какие только  знал,  молитвы.  Он  перебирал  все  заклятья
против духов - и вдруг почувствовал какое-то освежение; чувствовал, что  шаг
его начинал становиться ленивее, ведьма как-то  слабее  держалась  на  спине
его.  Густая  трава  касалась  его,  и  уже  он  не  видел  в   ней   ничего
необыкновенного. Светлый серп светил на небе.
Иллюстрации

© 2024 Николай Васильевич Гоголь
Биография и творчество.
Главная Биография Портреты О творчестве Произведения Иллюстрации Полезные ресурсы