|
Ночь перед Рождеством
Между тем черт крался потихоньку к месяцу и уже протянул
было руку схватить его, но вдруг отдернул ее назад, как бы
обжегшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой
стороны, и снова отскочил и отдернул руку. Однако ж, несмотря
на все неудачи, хитрый черт не оставил своих проказ.
Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривляясь и
дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик,
доставший голыми руками огонь для своей люльки; наконец
поспешно спрятал в карман и, как будто ни в чем не бывал,
побежал далее.
В Диканьке никто не слышал, как черт украл месяц. Правда,
волостной писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что
месяц ни с сего ни с того танцевал на небе, и уверял с божбою в
том все село; но миряне качали головами и даже подымали его на
смех. Но какая же была причина решиться черту на такое
беззаконное дело? А вот какая: он знал, что богатый козак Чуб
приглашен дьяком на кутью, где будут: голова; приехавший из
архиерейской певческой родич дьяка в синем сюртуке, бравший
самого низкого баса; козак Свербыгуз и еще кое-кто; где, кроме
кутьи, будет варенуха, перегонная на шафран водка и много
всякого съестного. А между тем его дочка, красавица на всем
селе, останется дома, а к дочке, наверное, придет кузнец, силач
и детина хоть куда, который черту был противнее проповедей отца
Кондрата. В досужее от дел время кузнец занимался малеванием и
слыл лучшим живописцем во всем околотке. Сам еще тогда
здравствовавший сотник Л...ко вызывал его нарочно в Полтаву
выкрасить дощатый забор около его дома. Все миски, из которых
диканьские козаки хлебали борщ, были размалеваны кузнецом.
Кузнец был богобоязливый человек и писал часто образа святых: и
теперь еще можно найти в Т... церкви его евангелиста Луку. Но
торжеством его искусства была одна картина, намалеванная на
стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он
святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках,
изгонявшего из ада злого духа; испуганный черт метался во все
стороны, предчувствуя свою погибель, а заключенные прежде
грешники били и гоняли его кнутами, поленами и всем чем ни
попало. В то время, когда живописец трудился над этою картиною
и писал ее на большой деревянной доске, черт всеми силами
старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из
горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на
все, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в
стену притвора, и с той поры черт поклялся мстить кузнецу.
Одна только ночь оставалась ему шататься на белом свете;
но и в эту ночь он выискивал чем-нибудь выместить на кузнеце
свою злобу. И для этого решился украсть месяц, в той надежде,
что старый Чуб ленив и не легок на подъем, к дьяку же от избы
не так близко: дорога шла по-за селом, мимо мельниц, мимо
кладбища, огибала овраг. Еще при месячной ночи варенуха и
водка, настоянная на шафран, могла бы заманить Чуба, но в такую
темноту вряд ли бы удалось кому стащить его с печки и вызвать
из хаты. А кузнец, который был издавна не в ладах с ним, при
нем ни за что не отважится идти к дочке, несмотря на свою силу.
Таким-то образом, как только черт спрятал в карман свой
месяц, вдруг по всему миру сделалось так темно, что не всякий
бы нашел дорогу к шинку, не только к дьяку. Ведьма, увидевши
себя вдруг в темноте, вскрикнула. Тут черт, подъехавши мелким
бесом, подхватил ее под руку и пустился нашептывать на ухо то
самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому роду. Чудно
устроено на нашем свете! Все, что ни живет в нем, все силится
перенимать и передразнивать один другого. Прежде, бывало, в
Миргороде один судья да городничий хаживали зимою в крытых
сукном тулупах, а все мелкое чиновничество носило просто
нагольные; теперь же и заседатель и подкоморий отсмалили себе
новые шубы из решетиловских смушек с суконною покрышкою.
Канцелярист и волостной писарь третьего году взяли синей
китайки по шести гривен аршин. Пономарь сделал себе нанковые на
лето шаровары и жилет из полосатого гаруса. Словом, все лезет в
люди! Когда эти люди не будут суетны! Можно побиться об заклад,
что многим покажется удивительно видеть черта, пустившегося и
себе туда же. Досаднее всего то, что он, верно, воображает себя
красавцем, между тем как фигура -- взглянуть совестно. Рожа,
как говорит Фома Григорьевич, мерзость мерзостью, однако ж и он
строит любовные куры! Но на небе и под небом так сделалось
темно, что ничего нельзя уже было видеть, что происходило далее
между ними.
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 |
|
|