|
Ночь перед Рождеством
В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал
резать прямо в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и,
нахлобучивая глубже на голову капелюхи, угощал побранками себя,
черта и кума. Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень
рад был поднявшейся метели. До дьяка еще оставалось в восемь
раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники
поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег
ничего не было видно.
-- Стой, кум! мы, кажется, не туда идем, -- сказал,
немного отошедши, Чуб, -- я не вижу ни одной хаты. Эх, какая
метель! Свороти-ка ты, кум, немного в сторону, не найдешь ли
дороги; а я тем временем поищу здесь. Дернет же нечистая сила
потаскаться по такой вьюге! Не забудь закричать, когда найдешь
дорогу. Эк, какую кучу снега напустил в очи сатана!
Дороги, однако ж, не было видно. Кум, отошедши в сторону,
бродил в длинных сапогах взад и вперед и, наконец, набрел прямо
на шинок. Эта находка так его обрадовала, что он позабыл все и,
стряхнувши с себя снег, вошел в сени, нимало не беспокоясь об
оставшемся на улице куме. Чубу показалось между тем, что он
нашел дорогу; остановившись, принялся он кричать во все горло,
но, видя, что кум не является, решился идти сам.
Немного пройдя, увидел он свою хату. Сугробы снега лежали
около нее и на крыше. Хлопая намерзнувшими на холоде руками,
принялся он стучать в дверь и кричать повелительно своей дочери
отпереть ее.
-- Чего тебе тут нужно? -- сурово закричал вышедший
кузнец.
Чуб, узнавши голос кузнеца, отступил несколько назад. "Э,
нет, это не моя хата, -- говорил он про себя, -- в мою хату не
забредет кузнец. Опять же, если присмотреться хорошенько, то и
не кузнецова. Чья бы была это хата? Вот на! не распознал! это
хромого Левченка, который недавно женился на молодой жене. У
него одного только хата похожа на мою. То-то мне показалось и
сначала немного чудно, что так скоро пришел домой. Однако ж
Левченко сидит теперь у дьяка, это я знаю; зачем же кузнец?..
Э-ге-ге! он ходит к его молодой жене. Вот как! хорошо!.. теперь
я все понял".
-- Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями? --
произнес кузнец суровее прежнего и подойдя ближе.
"Нет, не скажу ему, кто я, -- подумал Чуб, -- чего
доброго, еще приколотит, проклятый выродок!" -- и, переменив
голос, отвечал:
-- Это я, человек добрый! пришел вам на забаву
поколядовать немного под окнами.
-- Убирайся к черту с своими колядками! -- сердито
закричал Вакула. -- Что ж ты стоишь? Слышишь, убирайся сей же
час вон!
Чуб сам уже имел это благоразумное намерение; но ему
досадно показалось, что принужден слушаться приказаний кузнеца.
Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал
сказать чтонибудь наперекор.
-- Что ж ты, в самом деле, так раскричался? -- произнес он
тем же голосом, -- я хочу колядовать, да и полно!
-- Эге! да ты от слов не уймешься!.. -- Вслед за сими
словами Чуб почувствовал пребольной удар в плечо.
-- Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться! --
произнес он, немного отступая.
-- Пошел, пошел! -- кричал кузнец, наградив Чуба другим
толчком.
-- Что ж ты! -- произнес Чуб таким голосом, в котором
изображалась и боль, и досада, и робость. -- Ты, вижу, не в
шутку дерешься, и еще больно дерешься!
-- Пошел, пошел! -- закричал кузнец и захлопнул дверь.
-- Смотри, как расхрабрился! -- говорил Чуб, оставшись
один на улице. -- Попробуй подойти! вишь, какой! вот большая
цаца! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Нет, голубчик, я
пойду, и пойду прямо к комиссару. Ты у меня будешь знать! Я не
посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж посмотреть на спину и
плечи: я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно
поколотил, вражий сын! Жаль, что холодно и не хочется скидать
кожуха! Постой ты, бесовский кузнец, чтоб черт поколотил и
тебя, и твою кузницу, ты у меня напляшешься! Вишь, проклятый
шибеник! Однако ж ведь теперь его нет дома. Солоха, думаю,
сидит одна. Гм... оно ведь недалеко отсюда; пойти бы! Время
теперь такое, что нас никто не застанет. Может, и того, будет
можно... Вишь, как больно поколотил проклятый кузнец!
Тут Чуб, почесав свою спину, отправился в другую сторону.
Приятность, ожидавшая его впереди при свидании с Солохою,
умаливала немного боль и делала нечувствительным и самый мороз,
который трещал по всем улицам, не заглушаемый вьюжным свистом.
По временам на лице его, которого бороду и усы метель намылила
снегом проворнее всякого цирюльника, тирански хватающего за нос
свою жертву, показывалась полусладкая мина. Но если бы, однако
ж, снег не крестил взад и вперед всего перед глазами, то долго
еще можно было бы видеть, как Чуб останавливался, почесывал
спину, произносил: "Больно поколотил проклятый кузнец!" -- и
снова отправлялся в путь.
В то время, когда проворный франт с хвостом и козлиною
бородою летал из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него
на перевязи при боку ладунка, в которую он спрятал украденный
месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась и
месяц, пользуясь этим случаем, вылетел через трубу Солохиной
хаты и плавно поднялся по небу. Все осветилось. Метели как не
бывало. Снег загорелся широким серебряным полем и весь
обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы
парубков и девушек показались с мешками. Песни зазвенели, и под
редкою хатою не толпились колядующие.
Чудно блещет месяц! Трудно рассказать, как хорошо
потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек
и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может
только внушить весело смеющаяся ночь. Под плотным кожухом
тепло; от мороза еще живее горят щеки; а на шалости сам лукавый
подталкивает сзади.
Кучи девушек с мешками вломились в хату Чуба, окружили
Оксану. Крик, хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв
спешили рассказать красавице что-нибудь новое, выгружали мешки
и хвастались паляницами, колбасами, варениками, которых успели
уже набрать довольно за свои колядки. Оксана, казалось, была в
совершенном удовольствии и радости, болтала то с той, то с
другою и хохотала без умолку. С какой-то досадою и завистью
глядел кузнец на такую веселость и на этот раз проклинал
колядки, хотя сам бывал от них без ума.
-- Э, Одарка! -- сказала веселая красавица, оборотившись к
одной из девушек, -- у тебя новые черевики! Ах, какие хорошие!
и с золотом! Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек,
который все тебе покупает; а мне некому достать такие славные
черевики.
-- Не тужи, моя ненаглядная Оксана! -- подхватил кузнец,
-- я тебе достану такие черевики, какие редкая панночка носит.
-- Ты? -- сказала, скоро и надменно поглядев на него,
Оксана. -- Посмотрю я, где ты достанешь черевики, которые могла
бы я надеть на свою ногу. Разве принесешь те самые, которые
носит царица.
-- Видишь, какие захотела! -- закричала со смехом девичья
толпа.
-- Да, -- продолжала гордо красавица, -- будьте все вы
свидетельницы: если кузнец Вакула принесет те самые черевики,
которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за
него замуж.
Девушки увели с собою капризную красавицу.
-- Смейся, смейся! -- говорил кузнец, выходя вслед за
ними. -- Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу вздумать,
куда девался ум мой. Она меня не любит, -- ну, бог с ней! будто
только на всем свете одна Оксана. Слава богу, девчат много
хороших и без нее на селе. Да что Оксана? с нее никогда не
будет доброй хозяйки; она только мастерица рядиться. Нет,
полно, пора перестать дурачиться.
Но в самое то время, когда кузнец готовился быть
решительным, какой-то злой дух проносил пред ним смеющийся
образ Оксаны, говорившей насмешливо: "Достань, кузнец, царицыны
черевики, выйду за тебя замуж!" Все в нем волновалось, и он
думал только об одной Оксане.
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 |
|
|